Фея - Страница 34

Угрюмые и несчастные цветы рождает полночь… Именно в такую глухую полночь Ты выносила из роддома своего ребенка как клеймо и позор пережитого тобою бесчестья…

Как Ты желала его задушить и бросить в ящик с мусором, мимо которого проходила, чтобы потом уже уйти, уехать отсюда и полностью раствориться в любом дальнем крае, но ребенок заплакал, он заголосил как всякая живая Тварь, он жадно просил есть…

И тогда Ты дала ему грудь там, в темноте, на ветру и снова почувствовала это странное ощущение своей Второй Жизни на этой грешной земле…

Именно там и тогда Ты поняла и почувствовала Святость всякой рожденной Жизни, ибо это была часть Тебя самой, и если бы ты убила эту часть – этого ребенка, то Ты бы убила прежде всего Себя, Ты бы убила себя как Мать…

И ты стала жить, ты стала надеяться на то, что Бог не оставит Тебя… Ты каждый день зажигала в храме свечу и молила Бога о счастье ребенка…

Это было Время безропотной Веры и долготерпения, Время, когда все люди на что-то надеются…

Бедная, разве Ты знала, что это еще один шаг на пути в Безмолвие…

Лишь спустя несколько дней Ты обнаружила, что Твой сын глухонемой и что его шестипалые ручки совершенно неподвижны – мертвы, как и левая часть половины лица и всего остального тела…

В остальном же это был очень умный и подвижный ребенок… Таких, конечно, жалеют за их прирожденную беззащитность и беспомощность…

С годами боль утихла, и ты стала реже посещать храмы… Мальчик рос и развивался, в отличие от своих глухонемых собратьев у него выработался свой язык жестов, которые Ты понимала лучше всех…

Однажды какие-то ученые пытались выпросить Твоего ребенка для своих научных исследований и даже предлагали Тебе деньги, но Ты сказала им только Одно Слово, и это Слово было настолько убедительным и волевым на Твоем разгневанном языке, что все они тотчас же ушли, извиняясь…

О, как обнял Тебя Твой мальчик, как он бедный заплакал, он все услышал и все понял по движению Твоих губ… Никто не хотел с ним дружить, его не взяли в детский сад, и поэтому он любил и знал только Тебя…

Он любил Тебя и как друга, ведь это Ты впервые сама вставила отточенный карандаш в пальцы его ног и стала водить им по белому листу бумаги…

Разве Ты знала или предчувствовала, что в столь маленьком и беззащитном существе прячется великий Художник… Сколько их было, этих рисунков с натуры, а после по Воображению и одному лишь полету Фантазии…

Всего за один какой-то год он сумел Тебе нарисовать одной своей правой ногой целую страну своих волшебных снов…

Он был маленький, сгорбленный гномик, а Ты была большая красивая Фея, это Ты вела его за ручку в неизвестную и пугающую тьму, озаряя все вокруг своей ослепительной улыбкой…

И множество лесов, равнин, гор и рек окаймляло Ваше необыкновенное путешествие… Весь мир принадлежал только одним Вам, и верно и преданно расстилался у Ваших ног…

А однажды Твой маленький и несчастный художник умер, он умер, но остались эти рисунки, а значит, с Тобой осталась его Живая душа… и его Люовь к тебе навеки!…

Гонконг

«Поэтому не будет у тебя никого кто бросил бы жребий для измерения в собрании пред Господом»
гл. 2 ст.5 Книга пророка Михея

«И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита»
гл. 2 ст. 2 Книга пророка Ионы

«Всегда ночью и днем, в горах и в гробах, кричал он и бился о камни»
гл.5 ст.5 Евангелие от Марка

От жары, ей – Богу, свихнуться можно как в синагоге у Вань-Мэня… Китаец, обратившийся в иудейство все-равно что луннатик Фрейд, блуждающий ночью по крышам родилъных домов…

Впрочем, иные богачи от безделья и скуки и не такое вытворяют…

А здесь, что поделаешь, Гонконг, – здесь тебе и ближний Восток, и дальний, и даже сама Европа, – все соединилось друг с другом… Жара…

Пот как патока стекает с жарких тел… Какие-то истуканы тотчас превращаются в пепел и как пыльца любвеобильных растений летают по ветру… Не здесь ли акватория того самого Тихого Моряка и Океана, где любое совращение как превращение естественно как восхождении из куколки паука…

Глаза человека к старости делаются уже как мечты и надежды, – шепчет мне

Вань-Мэнь, пытаясь, как видно, показаться благообразным раввином…

– Но почему тогда они у тебя все время такие узкие?!

Вань-Мэнь добродушно смеется на мой вопрос и кивком головы приглашает в свою синагогу… Алтарь из бамбука выглядит не менее экзотично, чем сам Вань-Мэнь с пейсами в черной шапочке и с Талмудом…

– Да, да, мой друг – продолжает меня увещевать Вань-Мэнь, – иудейство объективная реальность и даже здесь, на востоке от этой веры никуда не денешься… Особенно без каббалы… Эти цифирки, буковки, знаки и шифры прекрасно прочитываются мною на компьютере…

– Как загадки, кроссводы и шарады, – добавил я и увидел как Вань-Мэнь доброжелательно заморгал глазами…

– Ах, этот вечный ребенок, – жалуется мне матушка Вань-Мэня – Сэнь-Чжуй, – он никогда не повзрослеет, даже в синагоге рисует кораблики, а когда читает Тору, часто сморкается, наверное, из жалости к Яхве…

Вань-Мэнь тут же из-за спины своей матушки делает мне такие обезьяньи морды и ужимки, что вскоре мы вместе с ним падаем от смеха на плетенную циновку и катаемся как два лопоухих шарика…

Сэнь-Чжуй обливает нас холодной водой из кувшина, и мы постепенно приходим в себя только под вечер, когда наступает время помолиться о завтрашнем дне…