Фея - Страница 38

Потом товарищ Светов уходил, и я, предчувствуя, что он появится не раньше, чем через полчаса, звонил Тимофею и разговаривал с ним, пытаясь докопаться до его туманного сознания…

Тимофей всеми днями был пьян и нигде не работал, и вообще никто вокруг не знал, на что он живет, а уж тем более пьет, когда все так дорого…

Узнал я его случайно, когда он занимал у меня сотню…

Когда я ему дал, то Тимофей зарыдал от счастья и попросил меня как следует напиться, что мы и сделали…

Впрочем, мы так с ним набрались, что нас быстро забрали, т. е. сволокли в очень неплохой частный вытрезвитель, что-то вроде санатория для бывших партийный функционеров или обанкротившихся олигархов.

С тех пор я звонил ему каждый день, завидуя его непорабощенной испитости, от которой веяло всеобщим разложением нашего необъятного государства…

– Государство разлагается, как мы, – весело вещал Тимофей, быстро переходя на нечленораздельное бульканье, иногда расщепляющее меня на атомы.

– Тимофей, кричал я, захлебываясь от восторга, – ты расщепляешь меня на атомы.

– Ага, гы-гы, буль-буль, – шебуршало в трубке, и только Лизка, утыкаясь носом в мою шею, уводила меня от бездоказательных ощущений…

– Уф, Лизка, – шептал я, чеша изо всех сил ее лоснящийся вихрь волос.

Обычно в такие минуты она забрасывала ляжки на стол и, дрожа всем телом, предлагала себя, припадая в порыве страсти к моему истерзанному рабочей спячкой пиджаку…

Тогда я обнимал ее, клялся в любви до гроба, расшвыривал графики повышения зарплаты и стонал о своей философской доле.

Товарищ Светов заставал меня в самых необычных позах с Лизкой и, сердито помаргивая глазами, уходил дальше, теряясь в сумраке грозящего развалиться на глазах здания…

– Эх, Лизка, – пришептывал я, собирая с пола разбросанные графики, – недолго же мы здесь пробудем, если сам начальник отрицает наше с тобой существование…

Была мертвенная середина дня, когда я от психического расстройства уткнулся в пыльный томик Канта, а Лизка просто задремала, слегла прихрапывая к моему неоплатоническому удовольствию…

Кант, по моему самочувствию, был еще более сердит, чем товарищ Светов, если называл всех людей вещами, да еще которые все время находятся в себе, чему я никак не мог поверить, во всяком случае, если даже я повешусь, то Лизка все равно родит какого-нибудь щенка, и то, что он будет такой же самец, как и я, я нисколько не сомневался…

Уж если вещи сношаются, то в себе они быть не могут, так что уважаемый философ был чертовски одинокий, и, по-видимому, мало интересовался устройством своего тела…

Мои мысли прервал приход Сепова, как и Кант, мало занимающийся своим телом, Сепов часто находился в состоянии чрезвычайного транса, что, однако, не мешало ему также чертить какие-то графики и таблицы…

Правда, сидел он в другом конце нашего безумного учреждения и приходил только в самых исключительных случаях, когда ему было особенно скучно…

– Тебе не кажется, – спросил беспокойно Сепов, – что люди вымирают от собственных же мерзостей?

– Ну и что? – спросил я, поглядывая на спящую Лизку.

– Как ну и что?! Надо же что-то делать, – Сепов стал как-то странно озираться, вытирая рукавом льющийся со лба пот.

– Ты что, предлагаешь всех переделать?!

– Конечно, нет, просто я хочу измерить степень маразма, в какое впало все наше человечество, – Сепов поднял вверх свой указательный палец.

– И каким же образом ты хочешь измерить эту степень?

– Это секрет, – Сепов прищурился и только сейчас обратил внимание на Лизку, все еще прихрапывающую на диване.

– А что это за женщина у тебя спит?!

– И сам не знаю, – развел я руками, делая озабоченное лицо.

– Как же так, – забеспокоился Сепов, как же ты объяснишь товарищу Светову нахождение в твоем кабинете посторонней женщины?

– Товарищ Светов уже застал нас в одном интересном положении, так что объяснять ему что-либо уже отпала всякая необходимость.

– Ну, как же так, – Сепов еще больше заволновался, – тебя же уволят с работы, и не просто уволят, а с позором.

– Но я же выполняю свою работу, и, кажется, на меня никто пока еще не обижался.

– А Светов?

– А Светов был без свидетелей, к тому же один в поле не воин.

Сепов задумчиво прошелся около Лизки, почесал затылок и сказал: «А неплохая женщина, только худая немного».

– Для кого худая, а для кого толстая, – сказала Лизка, вставая с дивана.

– Проснулась, – Сепов испугался и выбежал из кабинета.

Лизка сладко потянулась и села ко мне на колени…

Сотворенная из простейшего вещества, она произрастала из здешнего пыльного воздуха, скрывая в себе и пестик, и тычинку, и грядущий плод, она неожиданно выталкивала все из себя, и я чувствовал ее рождение в себе…

Похоже, что и меня она выводила из себя, потому что, сливаясь своими беспокойными организмами, мы долго парили в местном воздухе, как две пересекающие друг друга линии, и во всем этом мы были пронизаны дыханием од ой единственной жизни…

Помещаясь друг в друге, мы вытаскивали себя из чуждой нам среды, и так, старательно воспринимая каждую клетку нашего тела, мы создавали себя заново, мы изменяли себя до состояния полного отсутствия… на этой грешной земле… И, может, поэтому я противопоставлял нашей страсти одну только собственную Смерть…

– Лизка, а если я умру, ты будешь плакать? – спросил я, тревожно вглядываясь в бездоннынй мрак ее изливающихся во мне зрачков…

– Нет, я не буду плакать, я просто утрачу смысл, и вместо меня будет существовать совсем другая жизнь, но не я, – Лизка крепко обхватила мою шею, и мы почти безмолвно поплыли по отсутствующему в самом себе зданию…