Фея - Страница 28

– Нет, ни за что, – покачал головой потрясенный Сан Саныч.

Прокурор нахмурился, пытаясь, как видно, что-то сказать Сан Санычу, и тут же вслух удивился тому, что он не заметил, как зажегся свет, и теперь свечи, пронизанные электрическим светом, горели совсем беззащитно, и тайна в них только едва угадывалась в дрожании слабого, почти невидимого, пламени.

– Вот видите, – чему-то обрадовался Сан Саныч, – вы даже это обстоятельство пропустили мимо себя, и это еще раз подчеркивает вашу непреложную ничтожность перед тайной вечности.

– А вам не кажется, что вы слишком много на себя берете? – вдруг сердито, почти сквозь зубы, спросил прокурор.

– Я не понимаю вашего вопроса, – простодушно заметил Сан Саныч.

– После поймете, когда посидите, – прокурор поднял трубку и стал набирать номер.

– Дежурный, вышлите ко мне наряд, надо задержать здесь одного, да, у меня.

– Не бойтесь, я не убегу, – прошептал чуть слышно Сан Саныч.

– А я и не боюсь, – усмехнулся прокурор, – вы же сами просили посадить вас за бродяжничество и отсутствие разумных мыслей; вот и посидите до выяснения обстоятельств вашей неизвестной личности.

Прокурор замолчал и сразу весь как-то сгорбился, стараясь не замечать беззащитной улыбки Сан Саныча.

– Вы знаете, а я вам очень благодарен, – неожиданно сказал Сан Саныч.

– За что? – удивился прокурор, поглаживая задумчиво бороду.

– Ну, за то, что вы есть, за то, что есть к кому обратиться, когда уже не знаешь, снишься ли ты сам себе или на самом деле существуешь, и знаете, мне вас очень жалко, потому что вы хоть что-то поняли, но все равно говорите со мной на языке фактов и противоречите сами себе.

– А мне вас жаль, вроде бы нормальный человек, почти нормальный, а так больны, что даже сами не хотите замечать этого, – прокурор развел руками.

В это время зашли ни о чем не думающие люди в погонах и забрали Сан Саныча, уводя его под руки, и в последний раз Сан Саныч действительно благодарно и даже как-то жалостливо взглянул в застывшее, почти окаменевшее лицо прокурора, излучавшее не одну только силу материализованных факторов, но и его собственное бездоказательное существование.

В машине Сан Саныч попросил папироску и сразу же сошел за «своего».

Молодые милиционеры почти не обращали на него внимания и всю дорогу говорили о бабах, обдавая Сан Саныча страстным огнем своих еще не притупившихся тел.

Сан Саныч от этих разговоров захмелел, пытаясь заглушить всякое упоминание о женском теле блестящими глазами прокурора, которые были еще при нем.

Уже поздно вечером его затолкнули в сумеречную камеру, где кто-то лежал напротив его нар, зарывшись с головою в тонкое серое одеяло.

– Эй, кто ты? – спросил Сан Саныч, но спящий молчал, и в этой тишине что-то было, Сан Саныч это сразу почувствовал и долго не мог лечь, глядя на неведомого обитателя, чье лицо он так нестерпимо хотел увидеть.

Сан Саныч не помнил, как он уснул и отчего проснулся, просто он неожиданно вздрогнул, открыл глаза и увидел своего двойника, встающего с соседних нар и подходящего к железной двери с черным глазком.

Двойник обернулся на Сан Саныча, приложил палец к губам, одной рукой раскрыл дверь и вышел, беззвучно закрывая ее за собой.

В каком-то странном, почти бессознательном состоянии Сан Саныч побрел к охладевшей двери и почувствовал ее мертвую неподвижность, и с какой-то удивительной и непонятной ему самому радостью стал бить в нее руками и ногами, озвучивая глухое пространство тюрьмы гудящим и раскатистым эхом.

«И какая-то тварь спать не дает?» – подумал рядовой Манин, прислушиваясь к происходящим в нем звукам.

Его тихая, почти беззвучная походка еще долго мелькала в лабиринте коридоров, пока он сам не застыл, оглушенный, перед содрогающейся на его глазах дверью.

– Ах ты, сука, – только и выдавил из себя Манин, переступая через наступившую тишину едва осознающего себя Сан Саныча.

И словно хворое, бессильное дитя Сан Саныч лежал на нарах с закрытыми глазами и с непонятной тоской прислушивался к возбужденному дыханию рядового Манина и ударам его резиновой дубинки.

– Сие сотворил Дух, а отвечает тело, – подумал Сан Саныч, зажимая вместе с болью кончик ни в чем неповинного языка.

Мой падший ангел

Под землей ползают черви, предвещавшие поедание моего праха.

Как прозрачное грядущее повисло туманное небо.

Где-то вдали гудел ток отчаянных проводов, словно смерть вспоминала о людях. Ангелы улыбались, и все, кто не спал, молились если не Богу, то в Непознаваемое.

Любовь из глубины женщины, замеревшие во тьме чувства, исчезнувший крик, пламя разгоряченного тела, спутанные волосы, мечты из воздуха, полеты ночных фей, атомы едва шевелящихся монстров, раздавленные ампулы ничтожных ощущений и пустые сосуды выброшенных лет, стаканы и тряпки, и множество голодных насекомых, крысы, глядящие из-под громады обвалившихся этажей, свалки и ямы, вороны и мухи, и еще более непонятная пустота и пустота из прошлого, возникающая впереди.

О чем шептал я вчера?!

Жизнь за нее, драка с ухажером, жажда взорвать себя изнутри, попытка подчинить себе ее волю или стать ее рабом, случайные вспышки гнева и быстрое раскаяние, клятва на будущее и сомнение в настоящем, плаванье в глазах, плетущих интриги, и конечная мысль о ничтожестве всех страстей. Подъезд – каменоломня издерганного рассудка.

Прописка без квартиры или квартира без прописки.

Ожидание свадьбы или нового одиночества.